льюис

[olegpaschenko]

О его поздней книге «Боль утраты. Наблюдения» («A Grief Observed», 1961) пишет vladimir_chub:

Между «Болью утраты» и предыдущими книгами Льюиса лежит целая пропасть, через которую автор не перешёл по мосту и не перепрыгнул, а в которую он провалился и из которой поднялся на другом берегу другим человеком.

Это не просто моё читательское ощущение; сам Льюис сознавал, что смерть жены сделала его другим человеком, что она разрушила его прежнюю веру, как карточный домик <…>

Самая удивительная мысль у Льюиса звучит как бредовый парадокс, как какая-то сумасшедшая шутка, эту мысль невозможно представить себе на страницах «Просто христианства» <…>

А мысль такая: если бы Бог был зол, то Он мучил бы людей меньше, чем если Он – добр; если же Бог добр, то пощады не ждите, мучения будут чудовищными.

Бред, не правда ли? Конечно, бред. Но в этом бреду Льюис оказался глубоко прав. Процитирую:

«Самое ужасное, что совершенный милосердный Бог в данном случае ничуть не лучше Космического Садиста <…>

Жестокого можно задобрить взяткой, или он сам, наконец, устанет от своего утомительного занятия, или на него может найти неожиданный приступ милосердия, как у алкоголика вдруг наступает период трезвости. Но предположим, что вы имеете дело с искусным хирургом, у которого самые лучшие намерения. Чем он добросовестней и добрей, тем безжалостней он будет резать. Если он приостановится в ответ на ваши мольбы, или вообще прекратит операцию, не закончив, то все страдания, которые вы испытали вплоть до этого момента, окажутся напрасными. Но так ли уж необходимы эти запредельные пытки? Что ж, решайте сами, на выбор. Мучения неизбежны. Если они бессмысленны, значит нет никакого Бога, а если Он есть, то Он злой. Но если Бог есть и Он справедлив, значит пытки необходимы. Потому что никакое хотя бы мало-мальски порядочное существо не допустило бы ненужных страданий».

...

«Какое основание для сомнений в том, во что я всегда верил? Мне прекрасно известно, что каждый день во всем мире умирают люди, происходят вещи и пострашнее. <…> Я не получил ничего, чего бы я не ожидал. Конечно, большая разница, когда это случилось с тобой, а не с другими, и не в воображении, а в действительности. <…> Если мой дом рухнул от одного дуновения, значит это был карточный домик. Вера, которая "все принимала во внимание", была воображаемой. "Принимать во внимание" не значит "сопереживать". Если бы меня действительно волновали чужие горести, как я полагал, я не был бы так придавлен собственным горем. Это была воображаемая вера, играющая с безобидными фишками, на которые наклеены бумажки со словами: "болезнь", "боль", "смерть" и "одиночество". Я верил, что моя веревка достаточно крепка, пока это было не так уж важно, но когда встал вопрос, выдержит ли она мой вес, выяснилось, что я никогда и не верил в ее крепость.

Любители бриджа утверждают, что надо непременно играть на деньги, иначе теряется интерес. Так же и здесь. Если вы ничего не ставите на кон, то и неважно, есть Бог, нету Бога, милосердный Он, или злобный космический садист, есть ли вечная жизнь или ее нет. И вы никогда не осознаете, насколько это для вас важно, пока не начнете играть не на фишки и не на шестипенсовики, а поставите на кон все, что имеете, до последнего пенни. Только это может встряхнуть такого, как я, и заставить пересмотреть свои взгляды, начать думать и верить по-новому. Такому требуется дать хорошего тумака, чтобы привести в чувства. Иногда правды можно добиться только пытками, и только под пытками ты сам узнаешь правду»;

«Он [Бог – В.Ч.] знал с самого начала, что мой храм – это карточный домик. И единственный способ заставить меня это понять – развалить его».

Comments

Читая Льюиса

[schneidekus.livejournal.com]

/нравственный закон словно бы подсказывает нам следовать тому из двух импульсов, который, наоборот, слабее. Вы, вероятно, гораздо больше хотите не рисковать собственной безопасностью, чем помочь человеку, который тонет; но нравственный закон тем не менее побуждает вас помочь тонущему. И, не правда ли, он часто говорит нам: попытайся активизировать свой правильный импульс, сделать его сильнее, чем он есть в своем естественном проявлении./

спасать кого-то нас подвигает не нравственный закон, а оптимизация. И это очень легко доказать. Собственно, вся психологическая рать в руки.

/"Триста лет тому назад в Англии убивали ведьм. Было ли это проявлением того, что Вы называете естественным законом, или законом правильного поведения?" Но ведь мы не убиваем ведьм сегодня потому, что мы не верим в их существование. Если бы мы верили -- если бы мы действительно думали, что вокруг нас существуют люди, продавшие душу дьяволу и получившие от него взамен сверхъестественную силу, которую они используют для того, чтобы убивать своих соседей, или сводить их с ума, или вызывать плохую погоду, -- мы все безусловно согласились бы, что, если кто-нибудь вообще заслуживает смертной казни, так это они, эти нечестивые предатели. В данном случае нет различия в моральных принципах: разница заключается только во взгляде на факт.
То обстоятельство, что мы не верим в ведьм, возможно, свидетельствует о большом прогрессе в области человеческого знания: прекращение судов над ведьмами, в существование которых мы перестали верить, нельзя рассматривать как прогресс в области морали. Вы не называли бы человека, который перестал расставлять мышеловки, гуманным, если бы знали: он просто убедился, что в его доме нет мышей.
/

- Жжоте сегодня?
-... А есть чо?

/когда вы заявляете, что человек не должен вести себя так, как он себя ведет, вы подразумеваете то же самое, что в случае с камнем, когда говорите, что у него неправильная форма, а именно, что поведение этого человека причиняет вам неудобство. Однако такое объяснение было бы совершенно неверным. Человек, занявший угловое сиденье в поезде потому, что он пришел туда первым, и человек, который проскользнул на это угловое место, сняв с него ваш портфель, когда вы повернулись к нему спиной, причинили вам одинаковое неудобство. Но второго вы обвиняете, а первого -- нет. Я не сержусь -- может быть, лишь несколько мгновений, пока не успокоюсь,-- когда какой-нибудь человек случайно подставит мне ножку. Но прихожу в негодование, когда кто-то хочет подставить мне ножку умышленно, даже если это ему не удается. Между тем первый доставил мне неприятное мгновение, а второй -- нет./

Он уже было высказал смелую мысль, но тут же испугался и поспешил ретироваться. На самом деле, мы обвиняем обоих. Но первого - в том, что он заперся в вагон и лиших нас комфорта присутствием своего туловища (см метро утром). А второго - в том же, плюс новая провинность - презрение к окружающим - ведь если все будут поступать так же, нам никогда не сидеть в метро, а это намного неприятнее подчинения простым правилам очередности, в которых судья - время, игра по правилам подразумевает раздачу благ поровну каждому в его черед, а игра, в которой правила устанавливает чья-то личность ничего и никому не гарантирует, что неприемлемо.