амнистия

к этому и этому

knizhkin:

у Закона два лика. Точнее, лик и маска.

Закон дан Богом, чтобы звать человека к совершенству.
Но Сатана взял повод от Закона, чтобы осуждать человека на смерть.

и

закон-грех-смерть-жертва — звенья одной цепи.

Закон обнаружил грех. Грех повлек смерть. Смерть стала жертвой за грех нарушения закона.

Жертва придает смерти какой-то смысл.

Зачем смерть? для жертвы.
А зачем жертва? чтобы исполнился закон.

Жертва принесена, закон исполнен, осуженный отбыл наказание и выпущен на свободу.

А дальше что? Дальше воскресение, жизнь.
Но надо думать как жить дальше. Снова возлагать на себя новое бремя закона, изобличать в себе грех, искать новую очистительную жертву, чтобы оправдаться?

Господь говорит: "возьми свой крест и иди за Мной". То есть, прими добровольно то осужение, которое готовит тебе Закон, даже если ты невиновен. Не вступай в с ним распрю, не играй по его правилам, не ищи оправдания. Если есть возможность, помирись с противником еще по дороге к судье. Отдай ему всё. Не судись.

И все твои добровольные очистительные жертвы - это тоже игра по правилам Закона. От желания откупиться, или хотя бы скостить срок. Но не обольщайся, Закон все равно тебя переиграет, осудит и не успокоится, пока не убьет.

Господь учит тому, что есть другое оправдание, есть другая жизнь, другой путь, который идет мимо Закона. В каком-то месте Путь Жизни пересекается с путем Смерти. Но это не тупик, а перекресток, на котором нужно выбрать правильное направление.

Жить надо не с оглядкой на закон и смерть, а с верой в свободу и воскресение.

чёрный ворон, я не твой, и всё идёт по плану

Г. К. Честертон. Хор:

Один из самых ярких признаков нашего отдаления от народа — то, что мы почти совсем перестали петь хором. А если и поем, то несмело, а часто и неслышно, по-видимому, исходя из неразумной, непонятной мне мысли, что пение — искусство.

Наш салонный аристократ спрашивает даму, поет ли она. Старые застольные демократы говорили: «Пой!» — и человек пел. Я люблю атмосферу тех, старых пиров. Мне приятно представлять, как мои предки, немолодые почтенные люди, сидят вокруг стола и признаются хором, что никогда не забудут старые дни и тра-ля-ля-ля-ля, или заверяют, что умрут во славу Англии и ого-го-го-го.

Даже их пороки (благодаря которым, боюсь, многие слова этих песен оставались загадкой) были теплей и человечней, чем те же самые пороки в современном баре. Ричарда Свивеллера я во всех отношениях предпочитаю Стенли Ортерису. Я предпочитаю человека, хлебнувшего пурпурного вина, чтобы из крыльев дружбы не выпало пера, тому, кто выпил ровно столько же виски с содовой и просит не забывать, что он пришел один и на свой счет поить никого не обязан.

Старинные веселые забулдыги (со всеми своими тра-ля-ля) веселились вместе, и людям от этого было хорошо. Современный же алкоголик (без всяких этих тра-ля-ля) — неверующий отшельник, аскет-атеист. Лучше бы уж он курил в одиночестве опиум или гашиш.

юра, злата, никита, маша, паша, полина, яна — ну вы поняли.
простите мя грешнаго.

>_______<

к рим 7, 14—25 и гал 3, 13

Что значит «захотеть этого очень трудно», как это? Похоже на оксюморон, если вдуматься: уж либо трудно — либо захотеть. Митр. Антоний (Блум) рассказывал, что в юности у него были некие нехорошие экстрасенсорные способности (неважно, были ли они у него на самом деле — важна сюжетная схема); когда к нему явился странный человек и предложил объединиться, чтобы манипулировать людьми с какой-то нечистой целью, — Блум кое-что заподозрил, визитёра прогнал, а сам стал молиться: Господи, если это не от Тебя, возьми это от меня! — и в результате способностей лишился. Примеряя эту историю на себя, один маленький но гордый «творческий работник», сотрудник крупной дизайн-студии, понимает, что ему на месте Блума было бы именно крайне трудно действительно захотеть отказаться от каких-то экстра-дарований (даже нехороших: уж очень они сладкие) — ради, скажем так, обыкновенной скромной человеческой святости. Это увы.

+
Тот же инвалид творческого труда до воцерковления 36 лет жил в неизбывном душном страхе перед наказанием, поражением или социальным осуждением, и страх был его главным побудительным мотивом; боящийся же, как мы знаем, в любви не совершенен. Христианство его освобождает от страха — внезапно ему становится известно, что он уже проиграл все игры и уже осужден на смерть всеми возможными фиксированными императивами (от Закона Моисеева до его собственных самодельных представлений о нравственном здоровье). Теперь можно не бояться: всё уже случилось и всё плохо. Осталась последняя надежда на чудо — но, если быть честным, только на такое Чудо, которое Само прошло этим кошмарным путём: Само Себя осудило на смерть и прокляло по Своему же собственному Закону («Проклят тот, кто повешен на дереве» — Втор 21, 23), умерло — но воскресло. Иначе сказать: осталась последняя надежда на то, что чудеса — всегда несправедливы. Это была иная формулировка вот этого. Это ура.