olegpaschenko: (Default)



Интервью для сайта «Bang! Bang!»

Я думаю, словом «страшно» можно обозначить эмоцию малого существа, например, человека, наделенного небольшим, ровно на одну вечную жизнь, количеством бытия, — при приближении к одному из двух полюсов: либо к небытию, где бытия вообще нет, либо к Богу, у которого бытия бесконечное количество (как говорится, страшно есть еже впасти в руце Бога живаго).

То есть это вопрос перераспределения бытия как ресурса. Бытие можно сравнить с некоей жидкостью, плещущейся внутри человека. При увеличении напряженности внешнего поля эта жидкость взыгрывает, и человеку делается нехорошо. Или хорошо
etc

f26.ru

May. 24th, 2012 05:49 pm
olegpaschenko: (glitch)



сделали сайт F26 — с портфолио, текстами и всей фигнёй

olegpaschenko: (Default)

[livejournal.com profile] in_folio: Год назад в разговоре ты сказал, что с удивлением обнаружил герметичность дизайнерской среды и арт-среды относительно друг друга. То есть существует художественное сообщество, со своей тусовкой, ключевыми фигурами, событиями и так далее, и отдельно и независимо — территория дизайна (и дизайнеров). Как ты считаешь, эта ситуация, когда дизайн выведен за границы искусства или в лучшем случае находится где-то на его далекой периферии, — объективная и незыблемая или она может измениться?

Взаимная герметичность сред обусловлена какими-то органическими вещами: разные люди работают, разные люди занимаются теоретическим обоснованием. Дизайнеры считают современных художников шарлатанами и соглашенцами, и наоборот (пластически — современное искусство, как правило, слабовато; идеологически — дизайн принципиально поверхностен). И, главное, противоположны целеполагания. Не дерзну, однако, исключать возможности некоего симбиоза: например, если дизайн осознает себя телом, а совриск — душой, они воссоединятся, встанут и пойдут. Если образуется какая-то внятная общая цель такой ходьбы, конечно.

Мне очень нравится гройсова идеологема (современное искусство как аскетическая практика, состоящая в сознательном запрете на те или иные изобразительные средства; художество как усвоение факта смертности и ситуации умирания, и прочие красивые вещи); с другой стороны, мне симпатично профессиональное смирение условного «дизайнера» перед поставленной задачей (которая часто приземлена), его способность к эмпатии, умение пожалеть и возлюбить человека, который будет пользоваться результатами его труда, и всё такое. Можно сказать, что хороший художник практикует добродетель монашескую, созерцательную; хороший дизайнер — мирскую, деятельную.

Иначе говоря, дизайн заставляет людей почувствовать себя одетыми, а искусство — голыми.

Но если, например, кто-то оденет потребителя своего продукта в рыболовную сеть, то эти два направления деятельности могут перестать казаться противонаправленными.

Не думаю, что возможно внутреннее развитие художника, оторванное от прагматики. Внутреннее развитие есть практика целенаправленно проясняющегося богосозерцания, а Бог предпочёл не отсиживаться на небесах внутри Троицы, но воплотился, снабжал людей алкоголем на свадьбе в Кане Галилейской и лечил инвалидов. Богообщение, оказывается, ежесекундно доступно каждому (а не только полупрозрачным отшельникам) и осуществляется элементарно: через живую сострадательную деятельность.

Таким образом, как мечтательному, умовому, гностическому вектору современного искусства не повредит порция горячего человеческого мяса, — так, с другой стороны, и дизайнеру не помешает иногда поднять глаза и заглянуть в бездну, отверстую за ширмой, которую он увлечённо расписывает.

olegpaschenko: (Default)

Есть такой раздел современного цыфроваго искусства, именуемый browser art:

Например, браузер по фамилии Шреддер шинкует веб как капусту: вводишь урль и видишь неприятную правду о твоих привычных «сайтах»; или браузер, поименованный Noumena: ему скармливается html-код, а он его преобразует в аски-текст, из которого по некоему прихотливому закону извелекается #abcdef-шестнадцатиричный код цвета и какой-то питч (нота); и, заходя на сайт, мы видим цветной прямоугольник, пищащий соответствующим звуком. Пронизительнейше.

Мы привыкли к тому, что веб выглядит так, как мы его употребляем при посредстве конвенционального браузера, хрома, сафари, фаерфокса; а на самом деле веб не выглядит никак. Он просто есть. Это цыфры.

Так и вообще с реальностью: мы думаем, что она такая, а она-то никакая. Сменил браузер, и привет.

Как смог, так и написал. Идите нафик.

olegpaschenko: (маска)


Joaсhim Luetke. Шокирующий танец в сакральном пространстве под скрывающей лицо маской, 2004

С. А. Иванов. Блаженные похабы. Культурная история юродства

С нашей точки зрения, юродства не бывает без провокации и агрессии. Под «провокацией» мы понимаем сознательное выстраивание ситуации, вынуждающей кого-либо поступать так, как тот не собирался. «Агрессией» мы называем активность, «взрывающую» устоявшиеся отношения между людьми, нарушающую status quo и самим объектом агрессии воспринимаемую как недружественную.

Почему юродствует юродивый? Поскольку, как уже говорилось, наше исследование предпринимается с историко–культурных позиций, вопрос этот можно переформулировать так: что заставляет социум усматривать святость за безумием или дебошем? Даже для тех, кто признает существование святых как некую априорную данность, нелегко ответить на вопрос, зачем юродивый покушается на христианские нормы, искушая «малых сих». Ведь известно, что «невозможно не придти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят» (Лк. 17:1). Заведомо гораздо более удивительным предстает этот феномен, если исходить из того, что сам «возмутитель спокойствия» есть плод мифотворчества православной культуры. Зачем же она его породила? На этот вопрос и призвана ответить данная работа.

Разговоры же о «постмодернистском» характере юродства вообще — выдают полное непонимание обоих этих феноменов: постмодернизм характеризуется сущностным, глобальным размыванием основ бытия, тотальной гибелью смыслов при некотором сохранении поверхностной текстовой благопристойности. С юродством все ровно наоборот: поверхностная развинченность прикрывает ослепительное сияние единственно возможного Смысла.

Юродское обличение направлено не только против человеческих грехов и забвения христианских заповедей. Его главная задача — напоминать об эсхатологической сути христианства. Юродивый хочет взорвать мир, потому что тот «тепл, а не горяч и не холоден» (Откр. 3:16). В юродстве культура ведет себя подобно человеку, надавливающему на больной зуб, лишь только тот немножко перестает болеть, и предпочитающему однозначность боли обманчивой надежде на выздоровление. Такой «зубной болью» является необходимость уживаться с несовершенным миром: утихание этой боли означало бы незаметное (и, что уж там, заманчивое!) примирение с ним, а мазохистское стремление разбередить рану соответствует постоянной готовности вновь и вновь разрывать путы земного существования.

Чтобы пробиться к последней правде, на многое можно пойти. Религиозный философ и историк Лев Карсавин писал: «Кроме адского огня, нет силы, которая могла бы уничтожить нечестие и ложь, скрывающиеся под маской богословского благополучия и религиозной слюнявости. Одна лишь Истина не боится адского глума». Этим глумом и занимается юродивый. У него свой взгляд на проблему добродетели и греха. Для него «добро» никак не связано с обыденным представлением о том, что такое хорошо.

Видимо, причину невероятной актуальности юродства [в России] надо искать — если вообще на сей счет позволительно делать какие‑либо умозаключения — в ориентации русской культуры на Абсолют, скрывающийся за обманчивым фасадом реальности.



Михаэль Вольгемут. Шокирующий танец в сакральном пространстве без каких-либо масок, 1493

Мягкие ткани лица, подумал я, — маска, прячущая правду. Подводя примитивный итог: и юрод, и постмодернист разрушают конструкции и нарушают конвенции, но по-разному.

Оба —ныряют […]
в густое смрадное говно
и вниз четыре километра…


Только для юрода ...и что-то светитса на дне — а постмодернисту ничо не светитса, он просто резвится в пучине ради интеллектуального удовольствия.

olegpaschenko: (старость)

Видение своих грехов — важнейший навык; к сожалению, это редчайший дар духовный, так же как левитация или прозорливость. «Хочешь знать, каков ты перед Богом — спроси у людей», советует кто-то из свв. Отцев; однако в наше вегетарианское время никто просто так не скажет правды — людей необходимо провоцировать. Для этого не обязательно бить по лицу, достаточно подпустить малую шпильку, например, аккуратно потревожить одного из идолов (советскую космическую программу, либеральные ценности, гуманизм, алистера кроули, святую русь, что угодно; тут полезно немного разбираться в людях). Первую волну негодования можно игнорировать (обычно она содержит мало полезной информации и много ругательств); потом в твой адрес пойдёт спокойная целительная правда — успевай записывать, «пей поношение как воду жизни».

olegpaschenko: (Default)

Многим не нравится, но кому нравится, тот силится понять — почему? «В лучших традициях философии глитч визуально утверждает, что мир вокруг человека не готов, мир делается каждую секунду личным присутствием, мир творится в процессе и человек непосредственно участвует в творении»; а также: «глитч-арт – здесь приобретает двойной эстетический смысл как искусство. Во-первых – это символ нашего прошлого. Школы, которую мы прошли, когда учились создавать цифровые системы... Во-вторых – это символ Трансгрессии сознания людей. Переход к восприятию себя и машин – осознание красоты цифрового кода и технологии... Вот он глитч-арт – маленькая приоткрытая ширма – разрыв настоящего в прошлое и будущее».

Ещё, возможно, это отражение глобальной компенсаторной тенденции: человечество заглянуло в свое «цифровое будущее», ясно увидело там технологическую сингулярность, полное размытие границ индивидуальности, уничтожение приватности, цифровое человекобожие, полную победу релятивизма и прочее — и ужаснулось: «не понесу!» И теперь полуосознанно начинает робкую войну, не войну даже, а протестное движение (в данном случае это как бы адресованный Молоху технологий и потребления стейтмент: дескать, мы уже готовы отказаться от потребления «качественной картинки», — а если что, откажемся и от потребления вообще как такового, и тогда тебе кирдык, и капитализму твоему кирдык). Появление мини-сериала «Черное зеркало», например, отражает ту же тенденцию. (Наверное.)


Glitch News

olegpaschenko: (smpsn)

В связи с поводом, данным [livejournal.com profile] ittarma.


Bo Bartlet. Tender, 1993

Бес уныния, который также называется «полуденным» (Пс. 90: 6), есть самый тяжелый из всех бесов. Он приступает к монаху около четвертого часа и осаждает его вплоть до восьмого часа. Прежде всего, этот бес заставляет монаха замечать, будто солнце движется очень медленно или совсем остается неподвижным и день делается словно пятидесятичасовым. Затем бес [уныния] понуждает монаха постоянно смотреть в окна и выскакивать из келлии, чтобы взглянуть на солнце и узнать, сколько еще осталось до девяти часов, или для того, чтобы посмотреть, нет ли рядом кого-либо из братии. Еще этот бес внушает монаху ненависть к [избранному] месту, роду жизни и ручному труду, а также [мысль] о том, что иссякла любовь и нет никого, [кто мог бы] утешить его… И, как говорится, он пускается на все уловки, чтобы монах покинул келлию и бежал со [своего] поприща» (Авва Евагрий Понтийский. Слово о духовном делании, 12)

+
Когда... наступает жаркий полдень, Пан удаляется в густую чащу леса или в прохладные гроты и там отдыхает. Опасно беспокоить тогда Пана. Он вспыльчив, он может в гневе послать тяжелый, давящий сон, он может, неожиданно появившись, испугать потревожившего его путника. Наконец, он может наслать и панический страх, такой ужас, когда человек опрометью бросается бежать, не разбирая дороги, не замечая, что бегство грозит ему неминуемой гибелью (А. Кун. Что рассказывали греки и римляне о своих богах и героях)

+
Я задремал, но вдруг проснулся. Мне стало вдруг страшно. И как это часто бывает, проснулся испуганный, оживленный... Вдруг представилось, что мне не нужно ни за чем в эту даль ехать, что я умру тут в чужом месте. И мне стало жутко…

Я вышел в коридор, думая уйти от того, что мучило меня. Но оно вышло за мной и омрачило все. Мне так же, еще больше страшно было. «Да что это за глупость, — сказал я себе. — Чего я тоскую, чего боюсь.» — «Меня, — неслышно отвечал голос смерти. — Я тут». Мороз продрал меня по коже. Да, смерти. Она придет, она вот она, а ее не должно быть. Если бы мне предстояла действительно смерть, я не мог бы испытывать того, что испытывал, тогда бы я боялся. А теперь и не боялся, а видел, чувствовал, что смерть наступает, и вместе с тем чувствовал, что ее не должно быть. Все существо мое чувствовало потребность, право на жизнь и вместе с тем совершающуюся смерть, а ее не должно быть. И это внутреннее раздирание было ужасно. Я попытался стряхнуть этот ужас. Я нашел подсвечник медный с свечой обгоревшей и зажег ее. Красный огонь свечи и размер ее, немного меньше подсвечника, все говорило то же. Ничего нет в жизни, а есть смерть, а ее не должно быть. Я пробовал думать о том, что занимало меня: о покупке имения, о жене — ничего не только веселого не было, но все это стало ничто. Все заслонял ужас за свою погибающую жизнь. Надо заснуть. Я лег было. Но только что улегся, вдруг вскочил от ужаса. И тоска, и тоска, такая же духовная тоска, какая бывает перед рвотой, только духовная. Жутко, страшно, кажется, что смерти страшно, а вспомнишь, подумаешь о жизни, то умирающей жизни жалко. Как-то жизнь и смерть сливались в одно. Что-то раздирало мою душу на части и не могло разодрать. Еще раз прошел посмотрел на спящих, еще раз попытался заснуть, но все тот же ужас красный, белый, квадратный. Рвется что-то, а не разрывается (Л. Н. Толстой. Записки сумасшедшего)

+
Есть особый страх послеполуденных часов, когда яркость, тишина и зной приближаются к пределу, когда Пан играет на дудке, когда день достигает своего полного накала.

В такой день вы идете по лугу или через редкий лес, не думая ни о чем. Беззаботно летают бабочки, муравьи перебегают дорожку, и косым полетом выскакивают кузнечики из—под ног. День стоит в своей высшей точке.

Тепло и блаженно, как ванне. Цветы поражают вас своим ароматом. Как прекрасно, напряженно и свободно они живут! Они как бы отступают, давая вам дорогу, и клонятся назад. Всюду безлюдно, и единственный звук, сопровождающий вас, это звук собственного, работающего внутри сердца.

Вдруг предчувствие непоправимого несчастья охватывает вас: время готово остановиться. День наливается свинцом. Каталепсия времени! Мир стоит перед вами как сжатая судорогой мышца, как остолбеневший от напряжения зрачок. Боже мой, какая запустелая неподвижность, какое мертвенное цветение кругом! Птица летит в небе и с ужасом вы замечаете: полет ее неподвижен. Стрекоза схватила мошку и отгрызает ей голову; и обе они, стрекоза и мошка, совершенно неподвижны. Как же я не замечал до сих пор, что в мире ничего не происходит и не может произойти, он был таким и прежде и будет во веки веков. И даже нет ни сейчас, ни прежде, ни — во веки веков. Только бы не догадаться о самом себе, что и сам окаменевший, тогда все кончено, уже не будет возврата. Неужели нет спасения из околдованного мира, окостеневший зрачок поглотит и вас? С ужасом и замиранием ждете вы освобождения взрыва. И взрыв разражается.

— Взрыв разражается?

— Да, кто-то зовет вас по имени. (Л. Липавский. Указ)

+
В полдень же... ровно в полдень еще страшнее. Оглядишь кругозор. Стоят в застывшем воздухе сухие испарения пашен: то земля «горит», говорят крестьяне. Знойные дыхания земли не колыхнутся. Беспощадное светило прибивает к растрескавшейся, обезвлажненной почве каждый лист, давит потоками тяжелого света: то небосвод льет ливень расплавленного золота. Даже пыль не пылит, — гнетет и ее, покорную, стопудовый гнет. Тяжко и жутко. В безвольном ужасе молчит все, истомное, притихшее пред мощным Молохом... лишь бы минул томительный час. Побежишь — и гонится, гонится кто-то. Крикнуть хочешь — не смеешь. Да и не ты один: вся тварь ушла в себя, вся тварь, замерши, ждет. Кажется, «бес полуденный» не ласковей «беса полуночного». Не моя это мистика. Боюсь ее. Ни ночью, ни днем не раскроется душа. И не хотелось бы умирать в эти жуткие часы (П. Флоренский. На Маковце)

+
Я ждал. Горка песка беззвучно рассыпалась и легла у моих ног. В смятении я обернулся.

Матери не было видно в окне, а вскочить, побежать к ней я не смел.

Тишина все длилась. Только маленькие пологие волны залива равномерно набегали и отбегали; набегали и отбегали, чуть слышно звеня, оставляя влажный след на песке. Был полный штиль.

Полный штиль был и внутри меня. Я затаил дыхание. Только ровно, сильно тукало сердце.

Сколько времени это длилось, я не смог бы сказать.

Теперь-то я хорошо знаю, что это за тишина. Она наступает на переломе знойного летнего дня, в полуденные часы. Утомленные жарой смолкают птицы; хищники, с рассвета парившие в небе на своих распластанных крыльях, прячутся в тень; рыба перестает играть на зеркале рек и прудов — глубже уходит в темные подводные заросли, и даже кувшинки прячут под воду свои желтые и белые чашечки. Зной. Безветрие. Солнце стоит отвесно. И чем жарче день, тем удивительнее это затишье, наступающее в природе. Почувствовать его можно только в лесу, в поле, на море, — в городе оно незаметно (В. Бианки. Уммб!)



Ryan McGinley. Falling (Sand), 2007

подумал, что к офисным насельникам тот же гнилой демон приходит под именем Прокрастинация — только у них, в отличие от монахов и писателей, сигнальные системы настолько зашумлены, и общая духовная дебелость такова, что никакого ужаса они не испытывают, а просто как сомнабулы часами рефрешат ленту и ставят лайки, например. Вот как я сейчас.

cyberkitsch

Feb. 6th, 2012 09:11 pm
olegpaschenko: (слоники помнят)

http://www.looo.ch/2012-01/736-cyberkitsch

Сегодня, кажется, все уже притомились от прагматичного цинизма нулевых )

Подобно социальным волнениям, вдохновлявшим мир в 2011-м, киберкитч является ещё одним симптомом того, что у застоя нулевых – жидкий стул.


Всё так. Правда, кажется, явление глубже, чем ностальгия 2000-х по 1990-м. Тут уж скорее тоска постмодерна по модерну. «Девяностые» — это такой символический субститут для «модерна».

olegpaschenko: (следите за руками)

Tech Drama


Окончание, начало — здесь, здесь, здесь, здесь и здесь.

Окончился наш интенсив. Протагонист убил Дракона в себе и за пределами себя, вернулся домой, воссоединился с возлюбленной и вернул Артефакт. Что же это был за макгаффин такой треугольный, никто так толком и не понял, но вот один из студентов, отчасти ёрничая, пишет: «Артефакт найден. И это Любовь»; и то правда, ведь каждому известно, что Любовь троична: «треугольник — это 3 участника: герои и их будущий ребенок!» — поясняет студент (и получает три лайка от публики, по числу углов).


Ярослав Кирсанов

Интенсив вышел немного в жанре коллективной арт-терапии: многие (я, кстати, в том числе) осуществили личную трансгрессию как в плане инструментальном, так и в прочих планах, а также в целом взбодрились. Тут надо заметить, что, например, «глитч» — инструмент настолько соблазнительный и мощный, что при неосторожном обращении может совершенно уничтожить индивидуальную манеру автора, — но кажется, что в данном случае никто не провалился в эту яму.


Алексей Сабанцев


Александр Русинов


Анна Канаева

Ещё раз подчеркну: это ↑↓ (и прочее под этим тэгом) — учебные работы, плоды формальных упражнений в жёстко заданном преподавателем формате, фиксирующие наши со студентами совместные попытки нащупать способ передавать смыслы на визуальном языке, который в нашу перепостмодернистскую, по слову Л. С. Рубинштейна, эпоху полностью разрушен (огрублю для ясности: в эпоху, когда сама по себе Джоконда уже не имеет никакой собственной семантики, а ценна как материал для фотожаб или как фон для фоток в жанре «я в Лувре»). Это есть действительное состояние культуры — и в признании этого факта я вижу проявление трезвости. Что ж, в таких условиях можно рвать на себе волосы и констатировать «последние времена», а можно чуть напрячься, взять себя в руки — и говорить о важных вещах и на таком дробящемся и умирающем языке: например, о любви, об отваге, о смерти, о всяком таком. Возможна ли проповедь оркам? Убеждён, что необходима, и что у нас нет права гнушаться чёрным наречием, раз уж в Мордоре понимают только его, тем более, что и сам проповедник — орк.

Ещё наблюдение. Многие работы почему-то — задачи такой не стояло — прекрасно вписываются в формат обложки музыкального диска, хотя этот жанр вымирает (30 лет тому назад это был LP-конверт 30 × 30 см, 12 лет назад — CD-кавер 12 × 12 см, сегодня это маленький цветной квадратик размером с экран MP3-плеера, завтра он сожмётся в точку и коллапсирует), а вот поди ж ты.

Вот, например, эпичный постхардкор с виолончелью, треки по 25 минут:


Анна Юрьева

А вот бесчеловечная глитч-электроника:


Анна Юрьева

Вот атмосферный блэк или блэкгейз:


Александр Драгин

Ну или вот, блэк тоже (а [livejournal.com profile] rootsmanilov говорит, что сладж):


Неустановленный автор

Возможны варианты, разумеется. Ну всё, пока.


olegpaschenko: (Default)

Tech Drama


Продолжение, начало — здесь, здесь, здесь и здесь.

Герой встречается с Драконом. Задание состояло в том, чтобы изготовить абстрактную композицию, аллегорически изображающую внутреннее эмоциональное и духовное состояние автора в предпоследний день интенсива, причём запрещалось использовать символы (череп и кости, пронзённое стрелой сердце, солнышко, кинжал и проч.), а фигуративность следовало свести к минимуму. Работы присылались без подписи, их через проектор выводили на экран, а затем всей группой пытались проанализировать.

Как и следовало ожидать, битва с Драконом начинается, происходит и завершается не где-нибудь, а в сердце драконоборца, и заключается, главным образом, в попытке умерщвления своего «ветхого человека», дабы высвободить сияющее ядро личности.

Вот некоторые из работ.












Хочется верить, что наши победили.

Остальные работы — в сообществе. Окончание следует.

olegpaschenko: (Default)

Tech Drama


Продолжение, начало — здесь, здесь и здесь.

Повергнув в прах Разбойников, Протагонист продолжает путь. Саднят костяшки кулаков, сердце прыгает как каучуковый мячик и т. п. — но сражение позади, и, казалось бы, можно отдохнуть. Однако Небесный Промыслитель не склонен к поблажкам: неожиданно Герой сталкивается с необходимостью противостоять опасности гораздо более тонкой и серьёзной, нежели нападение лихих людишек, ведь на этот раз требуется проявить не просто воинскую доблесть и навыки рукопашного боя, но — верность. Верность своей центральной мотивации и конкретному человеку.

Разлучница, хоть и имеет отчётливо демонические черты, в то же время действует в рамках Промысла — без её вмешательства было бы невозможным окончательное отсечение Героем своего прошлого, рождение новой жизни и кристаллизация смысла. Метафизическое основание этой фигуры в каком-то отношении роднит её с богиней Кали — «тёмной и яростной ипостасью Парвати, темной Шакти, разрушительного аспекта Шивы».

Встреча с Разлучницей — последнее искушение Протагониста перед финальной дракономахией.

Формальное упражнение на эту тему: проиллюстрировать событие, используя преподанные в ходе интенсива приёмы и ходы (например, некоторые глитч-клише или абстрактное формообразование в Cinema4D). Хотя рамки были жёсткими, каждая работа несёт на себе отчётливый отпечаток авторских манеры и характера, что вполне нормально, хорошо и прекрасно.


Иван Нецаревич (Владимир Гойденко). Разлучница


Афигения Разлучница (Алёна Ковязина). Автопортрет


Robber The-First (Анна Канаева). Разлучница


Keepe R Ofthe Treasures (Александр Драгин). Разлучница


Разбойник-два Гваздичкин (Александр Газдинский). Разлучница


Моралес Инкогнито (Мария Павлова). Соблазнительница-разлучница


Robber The-First (Анна Канаева). Встреча с Разлучницей


Keepe R Ofthe Treasures (Александр Драгин). Окончание встречи Героя с Разлучницей

Остальные работы — в сообществе. Продолжение следует.

olegpaschenko: (Default)

Tech Drama


Продолжение, начало — здесь и здесь.

Следующий своим скорбным маршрутом Протагонист подвергается в пустыне нападению Разбойников. Намерения их недвусмысленны, а мотивы — казалось бы, примитивны; но публика, конечно, понимает, что не всё так просто.

К счастью, Протагонист вовремя впадает в состояние амок и, скажем так, справляется с ситуацией.

В течение двух часов слушатели интенсива обменивались графическими фантазиями о том, как это происходило: на каждую картинку давалось 10 минут, потом гремел гонг, и каждый пересаживался за машину соседа справа, чтобы как-то процитировать или зарифмовать работу предшественника. В результате получилось около трёхсот картинок за 120 минут — короче, наши победили. Вот кстати по итогам некоторый комикс.












Остальные работы — в сообществе. Продолжение следует.

olegpaschenko: (доспехи)

Tech Drama


Продолжение, начало — здесь.

За участие в дуэли Протагонист изгоняется из города. Однако возникают обстоятельства, существенно влияющие на развитие событий. Когда наутро после драки на вечеринке Хозяева подсчитывают потери, обнаруживается страшное: из дома пропал некий драгоценнейший предмет — никто из «внешних» не знает, что это за сокровище (известно лишь, что это, кажется, нечто треугольное ▲), но Мать рыдает и стаканами пьёт эфирную валерьянку, а мертвенно бледный Отец в одиночестве молится перед распятием.

Наконец, принимается решение дать Протагонисту единственный шанс на возвращение в город — нужно вернуть пропавший артефакт. Палимый солнцем и побиваемый градом, Герой отправляется в путь. Дорога, дорога, и т. д.


Даритель Сокровища (Алексей Сабанцев)


Medio Fratrum (Александр Русинов)


Друг Героя (Игорь Щемеров)


Хранитель Сокровища (Анна Лашина)


Дракон (Алексей Зырянов)


Героя Старший Брат (Юрий Камендровский)

Остальные работы — в сообществе. Продолжение следует.

olegpaschenko: (Default)


Prometheus Ex Machina (Олег Пащенко)

Tech Drama


В фейсбуке в открытом сообществе Tech Drama осуществляется первая в мире драматическая соцмедиа-постановка в жанре трагикомедии с элементами героического эпоса. Участники — слушатели зимнего интенсива Digital Arts 2012. Была заготовлена фабула, сформулированы требования к формату, жеребьёвкой распределены ролевые модели (в соответствии с которыми студенты временно переименовали свои профили). В результате должна получиться проиллюстрированная самими участниками постановки пьеса в формате ФБ-ленты.

Главный Герой, парнишка из простонародья, случайно видит на мониторе у старшего брата фотографию прекрасной девушки; возглас восхищения вырывается из его уст, но он быстро справляется с собой и тщательно скрывает свой шок. Позже, экспериментируя с программой Mandelbulber, он случайно получает трёхмерный портрет своей возлюбленной. Заглянув в код, среди нагромождения символов он обнаруживает в явном виде Facebook iD девушки, находит его в социальной сети и вступает с ней в частную переписку. Она оказывается юной аристократкой, дочерью Строгого Отца и Почтенной Матери тревожно-мнительного склада. Молодые люди влюбляются друг в друга.


Принцесса Анастасия (Анастасия Лаврентьева):
«моя душа на пиксели побилась —
о Боже мой, походу я влюбилась!»


Через день родители Принцессы дают в стенах Британской Высшей Школы Дизайна бал, на котором Герой и Героиня девиртуализируются. Однако Брат Девушки, ревностно сопротивляющийся любым посягательствам на честь сестры, вступает с Героем в жёсткую конфронтацию. Вечеринка заканчивается мордобоем.


Моралес Инкогнито (Мария Павлова): «случайно стал свидетелем драки..»


Keepe R Ofthe Treasures (Александр Драгин)


Друг Главного Героя (Игорь Щемеров)


Принцесса Анастасия (Анастасия Лаврентьева)


Анна Хранитель (Анна Лашина)

Свидетели происшествия сообщают о странных явлениях, его сопровождавших — многие видели призрака.


Героя Старший Брат (Юрий Камендровский)


Моралес Инкогнито (Мария Павлова):
«я вчера какое-то чудище в небе видел... Дьявол!»



Почтенная Мать (Татьяна Назарова):
«вчерашние чудовищные события
были уже описаны со всех ракурсов.
Моё чувство стыда заглушается чувством ужаса,
испытанного не только по поводу драки,
но и по поводу увиденного „нечто“.
В какой-то момент что-то меня окликнуло
и я увидела это...»


Минувшим вечером в помещении «Британской Высшей Школы Дизайна» произошла массовая драка, есть пострадавшие. Как отмечают очевидцы, на проходившей вечеринке возник конфликт между двумя молодыми людьми, один из которых проявлял излишний интерес к сестре другого. Развитие конфликта подогревали несколько гостей мероприятия, оперативно попытавшиеся организовать коммерческий бой молодых людей на следующий день. В местной типографии были спешно напечатаны билеты. Тираж конфискован. Вести Королевства. 17.01.2012, 09:00


T EN OTca (Ярослав Кирсанов): «чмаки фсем в этом чатике ^____^ фотки с минувшего мероприятия были настолько клевыми, что арт-директор использовал их для оформления афиши к следующей тусе!»

Тем временем Трикстер (Полина Нечаева) отмечает день рождения.


Prometheus Ex Machina (Олег Пащенко). Поздравительная открытка


Keepe R Ofthe Treasures (Александр Драгин): «присоединяюсь к поздравлениям»

А вокруг нарезает печальные круги Резонёр. Никто не любит моралистов. Льдистый ветер одиночества вечно хлещет их по изборожденным лицам. Бремя нравственного императива принуждает их втягивать голову в плечи и держать руки глубоко в карманах.


Моралес Инкогнито (Мария Павлова): «гуляю… думу думаю…»

Автор идеи[livejournal.com profile] soloveev. Продолжение следует.

olegpaschenko: (Default)

1. А я же недели три как «Бесов» Достоевского читаю неспешно, что это я? Вот синхрон.

2. Маша Скаф собирается организовать детский сад для неходящих на митинги жён, детей и мужей тех, кто ходит на митинги — ищет помещение.

3. Бэнг!Бэнг! взял у меня интервью.

f26

Oct. 15th, 2011 04:58 pm
olegpaschenko: (Default)





Согласно Википедии, слово design появилось в XVI веке в составе конструкции designo intero, означающей «богодухновенную идею, концепцию произведения искусства», то есть нечто имеющее отношение к соприкосновению с Жизнью в высшем проявлении, ведь художество — естественная функция человека, сотворённого по образу и подобию Творца. Естественнее секса, например.

В современном обыденном языке слово «дизайн» означает нечто низкое: «творческая деятельность, целью которой является определение формальных качеств промышленных изделий» — таково, например, определение той же Википедии; услаждение, украшательство, мероприятия, направленные на формирование зоны комфорта. Дизайн лебезит, заискивает, врёт.

Иногда, чтобы узнать о себе какую-то часть правды, необходимо совлечься риз неправды, то есть освободиться от всей одежды и предстать перед ростовым зеркалом; чтобы зеркало было доступно глазу из любой точки комнаты, надо вынести всю мебель, даже самую красивую; обжигающая вспышка понимания возможна только в абсолютно чёрном вакууме, в состоянии катастрофического неудобняка, в отсутствие посюстороннего утешения.

Выход за свои границы невозможен без их разрушения; воскресение невозможно без спуска во ад; «если пшеничное зерно, пав в землю, не умрёт, то останется одно; а если умрёт, то принесёт много плода». Задача возвращения слову «дизайн» высокого первоначального смысла требует самоотвержения, то есть «дизайнера» надо в себе убить.

olegpaschenko: (Default)

Марина Абрамович. Тело как перформанс

В эпоху Возрождения был такой писатель Ченнино Ченнини, который написал своего рода кулинарную книгу для художника, о том, что нужно, какие необходимы приготовления для того, чтобы создать произведение искусства... Один из советов, как готовиться, был такой: за три месяца до того, как вы приступите к своему произведению, вам нужно прекратить пить вино, в нашем случае — водку... за два месяца вы должны прекратить есть мясо, за месяц нужно прекратить любые сексуальные отношения, а за три недели до начала работы вам нужно обернуть правую руку или левую, если вы левша, в гипс, чтобы она была неподвижна. И в день, когда вам нужно приступать к работе, вы возьмете в руку ручку или кисть и сможете нарисовать идеальный круг.

via [livejournal.com profile] in_folio

апдейт: а вот кстати и сам «Трактат о живописи» Ченнино Ченнини, PDF, полтора мегабайта. Ничего про три месяца, между тем, там не обнаружено, а только вот что:

Твоя жизнь всегда должна быть упорядоченной, как если бы ты изучал теологию или философию, или другие науки, а именно есть и пить надо умеренно, по крайней мере, два раза в день, употребляя лёгкие и питательные (di vabre — ценные) кушанья и лёгкие вина. Охраняй и щади свою руку, избегая её утомлять бросанием камней, железных брусьев и многих других вещей, для неё вредных. Существует ещё другая причина, по которой твоя рука может сделаться столь неуверенной, что станет более зыбкой, чем лист, колеблемый ветром: это бывает, если ты слишком много пользуешься обществом женщин.


это жаль.
но интенсив всё равно такой надо будет провести
хотя бы для одного человека
а то сдохнешь, а идеального круга так и не нарисуешь.

olegpaschenko: (маска)

автор — [livejournal.com profile] soloveev



автор — [livejournal.com profile] soloveev

olegpaschenko: (Default)

Вот я вчера был на интереснейшей лекции видеохудожника и искусствоведа Мариана Жунина «Опознание современного искусства». Продемонстрированный искусствоведческий метод можно сравнить с отрицательным богословием, а деятельность контемпорари-артиста уподоблялась христианским аскетическим практикам религиозно мотивированного самоограничения: совлечение риз неправды, целенаправленное отшелушивание того, что служит услаждению тех или иных рецепторов (эстетических, психологических, социальных, культурных и др.) — но мешает той обжигающей вспышке смысла, которая возможна только в состоянии острого непонимания, катастрофического неудобняка, в абсолютном вакууме, в отсутствие посюстороннего утешения.


Группа «Коллективные действия». Лозунг. 1978. Перформанс

Художественный акт требует выхода за свои собственные границы, который невозможен без их разрушения.

Много цитировалась лекция Бориса Гройса 1996 года «Что такое современное искусство»:

Существует ошибочное мнение, что искусство в XIX–XX веке идет все дальше и дальше, выше и выше, разрушает существующие нормы, открывает все новые пространства, но нет ничего дальше от истины, чем это представление. На самом деле искусство XX века представляет собой непрерывное порождение табу и запретов. Общая форма любого авангарда — это: «Так дальше жить нельзя». Причем этот запрет абсолютно иррационален. Ясно, что так дальше жить можно. Высказывание это абсурдно и представляет собой акт самотабуирования, не имеющий под собой никакой базы, кроме чисто эстетической. Если я говорю как Малевич: «Так дальше жить нельзя», нельзя рисовать «толстые зады Венер» и «зеленое мясо садов», потому что на это нельзя больше смотреть, — то черный квадрат — это не выход за пределы возможности, а знак исчезновения возможности. На самом деле, конечно, человек хочет нарисовать толстый зад Венеры. И Малевич хотел. Малевич говорил, что его борьба — это борьба против искренности в человеке и художнике. Мы становимся художниками, когда мы действуем против своего вкуса, хогда мы фрустрируем сами себя, то есть когда осуществляем аскетическую практику. Практика авангарда в XX веке может быть описана как практика распространения табуирования на практику самого искусства. На первом этапе я табуирую практику и изымаю какие-то объекты из этой практики, превращая их в чистые предметы созерцания, на следующем этапе я сознаю эту практику как саму по себе практику и начинаю ее тоже запрещать. В качестве практики. Таким образом, искусство авангарда — это табуирование и запрет на практику самого искусства, понятое как еще один вид реальной практики. Искусство движется таким образом от одного запрета к другому, от одной фрустрации к другой, и от одной невозможности к другой, причем все эти невозможности, фрустрации и запреты не имеют никакого основания в жизни. Они имеют основание только в искусстве. [...]

...конец искусства кажется чем-то устрашающим, если мы считаем, что до того искусство начиналось, развивалось и т.п. Однако, как я пытался показать, искусство с самого начала было концом искусства. Оно с самого начала блокировало собственные возможности. Оно началось с конца. Этим оно напоминает и другие как бы религиозные феномены нашего времени, например христианство, которое началось как религия со смерти Бога. С распятия и смерти Бога. И мы можем сказать, что любое современное произведение искусства является как бы некой метафорой для Христа на кресте. То есть в известном смысле любое произведение искусства в современную эпоху (современную в смысле пост-гегелевскую) не изображает ничего иного как конец искусства. Это то же самое как инсценирование страстей Христовых, возможность которого открывается только после того, как Бог умер. То есть только смерть искусства открывает нам возможность художественной практики.

Так же как гегелевский историзм начинается со смерти истории, с наступлением пост-истории.

То есть смерть искусства постоянно магически, травматически, ритуально воспроизводится в художественных актах и только тогда, когда эта смерть искусства воспроизводится, данный художественный акт идентифицируется как произведение серьезного искусства. Так же, как массовое искусство имеет свои темы (секс, смерть, деньги и т.д.), мы задаемся вопросом, что является темой серьезного искусства. Темой серьезного искусства является смерть, причем не чья-нибудь, а его собственная. То есть невозможность больше так жить. В том числе и для этого произведения искусства тоже. И если мы вспомним все произведения современного искусства, которые когда-либо в современную эпоху имели успех, начиная с работ Мане, с той же «Олимпии» — то есть это невозможность рисовать новые картинки, когда уже были старые, это невозможность рисовать что-либо вообще («Черный квадрат»), это невозможность рисовать даже черный квадрат, это невозможность выставлять что-либо (остаются голые стены в минималистских инсталляциях), невозможность отделить музеи от мусорной кучи — в результате появляется мусорная куча в музее... — это невозможность отличить... — от одной невозможности к другой, от одной смерти к другой, от одного тупика к другому... — мы получаем один большой тупик. Одну большую невозможность и одну большую смерть, которая называется «современное искусство».

Так что мой ответ на вопрос, что такое современное искусство, становится более-менее ясен. Искусство — это инсценирование собственной смерти. Но не смерти художника или зрителя, вообще не человека, потому что человек не интересен для искусства, и его жизнь и смерть тоже не интересны. Человек интересен только для массовой культуры. Для искусства интересна только его собственная смерть. Смерть Бога. И произведение искусства интересно лишь постольку, поскольку оно эту смерть заново инсценирует и ритуально воспроизводит. А делать оно может это путем новой и новой попытки совершения этой операции созерцания, представления новых и новых невозможностей, новых и новых запретов. Каждое следующее произведение искусства запрещает нам что-то, о чем мы еще не догадывались, что это можно запретить. Самое поразительное, что мы всегда открываем, когда мы смотрим новое произведение искусства — что что-то оказалось запрещено, а мы все еще выжили, мы еще смотрим. Уже как бы и видеть нечего, уже все исчезло, развалилось, уже ничего нельзя найти, кругом один мусор, и тем не менее оказывается, что мы еще смотрим и оказывается, еще можно что-то запретить, еще можно сделать что-то невозможное, и мы все еще будем на это смотреть. Так что... инсценировка смерти... но не в пессимистическом духе, а наоборот, в каком-то радостном.


Amen +

Мы знаем, что блэк-метал как явление начинался с того же изнутри мотивированного «так жить нельзя» — нельзя продолжать играть популярную музыку хэви-метал, нельзя продолжать жить в этической парадигме, которая превратила христианство в идеологию, легитимизирующую буржуазное присвоение, и т. п. Как только БМ из аскетического оружия превратился в багаж, в утварь, повышающую эстетический комфорт («сочные риффы и жирно прописанные барабаны») или комфорт, например, социокультурный («мы с пацанами угорели по норвежскому тру-БМ старой школы») — он стал подлежать уничтожению.

Каковым уничтожением и занимаются планомерно ребята, производящие впечатление самых трезвых, честных и умных из всей тусовки: Фенриз, Культо, Сарке. Уничтожением с помощью элементов краста, моторхеда и старческой самоиронии.


I'm old, I'm dying; hell can wait... I'm always late

Занятно, что они же мои ровесники или чуть младше.

Лирический герой БМ это как бы танцор на проволоке, натянутой между двумя колышками.

Первый колышек — это ядовитый зомби, которого жадно сосут сразу несколько хедкрабов: уныние, нарциссизм, обидка, гордынька, похоть, мстительность, злорадство, и другие. Отсутствие рефлексии и тупой инфантилизм. Заслуживает только презрения.

Второй колышек — это высокое молитвенное дерзновение Иова: «Господи, какого хрена?!» Этот оглашающий космос вопль достоин как минимум сочувствия.

Когда эта проволока дрожит и звенит, мы слышим БМ. Соответственно, и отношение к БМ-сантименту располагается меж двумя полюсами: между презрением — и сочувствием, респектом, уважухой. Где-то посередине как раз и регистрируется ирония.

А сегодня будет лекция, на которой Дима Карпов, кажется, будет говорить о современном искусстве катафатически:

15 июня, среда


Получится интересная стереоскопия.

Апдейт: получился стопроцентный контрапункт, то есть Дима проповедовал нечто диаметрально, полярно противоположное; я даже не ожидал, что будет настолько.

Profile

olegpaschenko: (Default)
olegpaschenko

July 2012

S M T W T F S
1 234 5 67
89 10 11121314
15161718192021
22232425262728
293031    

Syndicate

RSS Atom

Most Popular Tags

Style Credit

Expand Cut Tags

No cut tags
Page generated Jul. 7th, 2025 02:24 am
Powered by Dreamwidth Studios